3 серия
Западная окраина Секешфехервара, утро 19 января. В рассветных сумерках виден разрушенный снарядом дом, рядом – сгоревшая «тридцатьчетверка». Чуть в стороне – еще один танк, этот живой, замаскированный срубленными деревьями. В окопах, у разбитого снарядами каменного забора, спят бойцы взвода Бычкова. Сам младший лейтенант тихо разговаривает с Анмяовым. Он спрашивает у снайпера, спал ли тот, манси отвечает, что поспал немного, в разговоре он несколько раз кашляет, на вопрос встревоженного Бычкова машет рукой, и добавляет, что его беспокоит Жукова – вот она как раз не спала всю ночь. Комвзвода кивает: он пробовал поговорить с девушкой, но та молчит, хотя вчера вела себя храбро и сняла двух немцев. Анямов отвечает что в этом-то и беда. Потом снайпер встает, и говорит, что теперь он попробует побеседовать с Ольгой. Манси идет к девушке, из танка вылезает Серебряков и разговаривает с командиром десантников о том, что бой накануне был тяжелый, комбриг убит, и если бы не самоходки, немцы могли бы прорваться в город. В стороне часовой окликает: «Кто идет?» Бойцы, приученные войной, мгновенно просыпаются и занимают свои места. Но это свои – солдаты из разбитой западнее 93-й стрелковой дивизии. Их несколько десятков, они проходят через позиции танкистов и мотострелков: многие ранены, некоторые – без оружия. Серебряков качает головой, Бычков отворачивается. Тем временем, Анямов разговаривает с Ольгой. У девушки действительно шок: вчера она убила двух человек, она стреляла с небольшой дистанции и ясно видела в прицел лица тех, кого застрелила. Ольга не может прийти в себя, ее трясет, тогда Савва, не торопясь, набивает трубку, раскуривает ее, кашляет. Это заставляет Ольгу на минуту отвлечься от собственных переживаний, она говорит Анямову, что с его раной курить нельзя. Снайпер выдыхает дым, затем со вздохом отвечает, что Ольга права и выбивает трубку. Пользуясь тем, что девушка, наконец, заговорила, он рассказывает ей, как полгода назад их бригада вошла в немецкий лагерь смерти. Снайпер рассказывает о своей семье, о младшей дочери (ей было десять, когда он ушел на войн), которой он купил в Москве красные туфельки на вырост. В лесной деревне их, в общем, не поносишь, и девочка надевала их в избе, когда играла с подругами. Они все надевали, по очереди. В лагере Савва увидел гору обуви – взрослой, детской, в том числе и точно такую же красную туфельку, которую какой-то другой отец, наверное, тоже купил своей дочери. После этого рассказа снайперы: взрослый мужчина и девушка некоторое время сидят молча, но видно, что Жукова успокоилась. От танка доносится гитарный проигрыш. Все оборачиваются, и видят, что Серебряков с отрешенным лицом настраивает гитару. Бычков переглядывается с командиром танка из роты Серебрякова, оба кивают и машут руками бойцам. Танкисты и десантники тихонько рассаживаются возле танка, старший лейтенант, не замечая ничего вокруг, заканчивает настройку и начинает играть. Сперва он просто перебирает струны, начиная то одну, то другую мелодию, потом начинает играть «Осенний сон». Серебряков играет куплет, потом останавливается и поднимает глаза, словно только сейчас заметил собравшихся. Бычков ободряюще кивает ему, и старший лейтенант начинает мелодию снова. Бычков начинает петь: «С берез неслышен, невесом…», постепенно подтягивают остальные… Люди сидят в темноте, лица у них задумчивые и спокойные.
Становится светло, с юга доносится гул орудий Бычков, пригнувшись, идет по траншее, ободряя бойцов, потом заходит в выдвинутый вперед окоп для пулемета и смотрит в бинокль на запад – там из рощи уже показались немецкие танки, начинается новая атака.
19 января, день, берег канала Шарвиз. На берегу западном берегу – уничтоженная советская противотанковая батарея: раздавленные орудия, расстрелянные грузовики, убитые артиллеристы. Издалека доносятся звуки боя. Немцы навели переправу через канал – танк на понтонах, буксируемых катером, переправляется на восточный берег, по понтонному мосту идут бронетранспортеры с пехотой и грузовики с орудиями на буксире. На берегу у штабного бронетранспортера – командир 4-го танкового корпуса СС обергруппенфюрер СС Герберт Гилле. Он обозревает подступы к восточному берегу канала в бинокль, затем, обращаясь к офицерам штаба, с угрюмым удовлетворением отмечает: кажется, взломав оборону русских, мы угодили в пустоту. Если так пойдет дальше, то к утру следующего дня мы выйдем к Дунаю, оттуда до Будапешта – 20 км. В это время канонада усиливается, из бронетранспортера выпрыгивает адъютант и докладывает: окруженные на севере русские контратакуют от села Аба танками на юг, они прорываются сюда, к переправам, замыкающая рота батальона «Пантер» дивизии «Викинг» ведет тяжелый бой. Гилле спрашивает, как далеко продвинулся авангард «Викинга». Ему отвечают, что он подходит к городу Перката, до Дуная остается 6 километров. Командир корпуса некоторое время думает молча, затем приказывает выделить боевую группу из роты танков и роты штурмовых орудий и контратаковать русских в районе Абы. Один из офицеров замечает, что поворот танков назад замедлит продвижение дивизии к Дунаю. Гилле спокойно отвечает: если не пресечь контратаку русских, они перережут коммуникации обеих танковых дивизий СС корпуса, и тогда о наступлении вообще придется забыть. Подумав, он добавляет: пусть включат в эту группу все танки с приборами ночного видения – пришла пора посмотреть, чего стоит это «чудо-оружие».
19 января, день, штаб Толбухина. У маршала, начальника штаба и офицеров крайне усталый вид, чувствуется, что с начала наступления они работают без сна и отдыха. Начальник штаба показывает на карте: с форсированием канала немцы начинают продвижение к Дунаю по двум направлениям. Южная группировка стремится выйти к реке, северная, обходя Секешфехервар и озеро Веленце с юга, по всей видимости, стремится окружить 4-ю гвардейскую армию и срезать наш плацдарм для наступления на Вену. Толбухин постукивает линейкой по карте, затем говорит, что, все-таки, это не просто попытка срезать плацдарм. Затем маршал спрашивает о наличии у Захарова резервов. Ему отвечают, что резервов нет – во фронте образовалась семнадцатикилометровая брешь. Командующий молчит, затем приказывает: передать в распоряжение Захарова 5-й гвардейский кавкорпус, механизированную бригаду, полк СУ-100 из резерва фронта. Корпусу выступать немедленно и к ночи занять оборону между Веленце и притоком Дуная Вали. Карандашом, он отводит на карте новый рубеж.
19 января, вечер, поле, пересеченное оврагами, берег большого – километров семь в длину озера, метель. Сквозь метель проступают силуэты движущихся конников: сперва их несколько – головное охранение, потом из вьюги накатывает, постепенно проявляясь, вся масса – сотни и сотни кавалеристов. В кавалерийских шинелях, бурках, папахах – это не просто кавалерия, донские кавалерийские части. Звучит команда: «Спешиться, коней отдать коноводам». Всадники спрыгивают с коней, коноводы – такие же бойцы, ведут в поводу коней назад (обычно оставляли одного коновода на 10 коней, но тут уж как получится, важно показать, что лошадки – это просто транспортное средство, и от боя их уводят). Организованно, повзводно, кавалеристы занимают линию обороны, скинув бурки, они роют окопы: разбрасывают снег, потом начинают долбить мерзлую землю. Рядом распрягают орудия, выкатывают на руках и начинают тоже окапывать. В темноте пургу прорезает свет фар – за лихорадочно возводимой позицией проходят самоходки. Ночь, издалека доносится приглушенная канонада. Два кавалериста, вырыв свои окопы, соединяют их ходом сообщения. Один: молодой, круглолицый, жизнерадостный, сетует, что кухни отстали, и теперь горячего поесть нескоро получится. Второй – седой, с длинными, свисающими на грудь усами, сердито отвечает: не боись, завтра немцы таким горячим накормят – на всю жизнь наешься. Копай, дурья башка. Наспех отрытый блиндаж командира корпуса Горшкова, он по телефону докладывает командующему, что корпус рубеж занял, но сил очень мало, он просит усиления. Мы не слышим ответа Толбухина, но по лицу генерала становится ясно – усиления не будет.
20 января, утро. Штаб IV-го танкового корпуса СС, Гилле разговаривает по телефону с Бальком – командиром 6-й армии, которая ответственна за северный фланг операции. По разговору становится ясно, что Секешфехервар до сих пор не взят, хотя и находится в частичном окружении. Город не дает Бальку возможности развить наступление танкового корпуса, но собственных частей командующего недостаточно для взятия Секешфехервара, поэтому он не может оказать помощь эсэсовцам. Гилле смотрит на карту на ней чредой синих кривых указано продвижение дивизий его корпуса. Затем он произносит, не обращаясь ни к кому конкретно: «Если этот город так мешает Бальку и он не может его взять – возьмем мы». Затем он поворачивается к адьютанту: что с русскими танками в районе Абы. Тот отвечает: бой шел весь день и частично ночью, русские упорно сопротивляются и контратакуют. Гилле в раздражении бросает на стол линейку и говорит, что этот котел должен быть ликвидирован в течении дня – он оттягивает на себя слишком много сил.
20 января, утро, штаб 3-го Украинского фронта. Начальник штаба докладывает командующему: 5-й гвардейский кавкорпус занял оборону на намеченном рубеже. 21-й стрелковый корпус при поддержке 9-й гвардейской танковой бригады продолжает удерживать Секшфехервар. 18-й танковый корпус и 133-й стрелковый корпус продолжают драться в окружении в районе: Аба-Шарашд. Их положение тяжелое, немецкие танки обстреливали штаб 18-го корпуса, судя по всему, они оттягивают на себя значительные силы противника. Толбухин качает головой: значительные-незначительные, но еще сутки – и у них кончатся горючее и снаряды, будет котел, не приведи бог. Пусть прорываются на юг. Передайте приказ связным самолетом.
20 января, полдень расположение штаба 18-го танкового корпуса в Абе – разрушенном двухдневными боями небольшом городке. На окраинах и в городе видны следы недавнего жестокого боя: сгоревшие танки – советские и немецкие, раздавленные пушки, трупы. Танкисты и пехотинцы отдыхают на позиция – их лица измождены двухдневными непрерывными боями без сна, отдыха и еды. В поле на окраине города приземляется связной «кукурузник» - По-2, из него выскакивает офицер, его встречает выехавший бронетранспортер. Самолет сразу взлетает и уходит на восток. Офицер связи передает командиру корпуса генералу Говоруненко приказ на прорыв. Говоруненко звонит по полевому телефону командиру 133 стрелкового корпуса: прорываться будут двумя колоннами. Не оставлять никого, раненых – на броню. Из эшелонов на станции взять максимально возможное количество боеприпасов, остальное – взорвать. Следует сцена сбора колонн – первыми из города выходят танки и самоходки, за ними идет пехота, потом, на грузовиках и бронетранспортерах – раненые, на прицепах – орудия. Крупный план – встревоженные лица немецких танкистов, на которых, по полю, идет волна танков и самоходок. Первые снаряды взрывают снег, командир корпуса, со словами: «Ну, началось», скрывается в люке танка и кричит по рации: «Не отворачивать! Только вперед! Завтра будем у своих!»
20 января, вторая половина дня. Город Шергельеш, 10 км к юго-востоку от Секешфехервара. Танки дивизии «Мертвая голова» стоят в поле без горючего. Вьюга заметает «Пантеры». В каменном доме выбитые окна занавешены от холода одеялами, заколочены, чем придется. В камине немецкие танкисты жгут разломанную мебель. Вошедший Бернхард, увидев это, в возмущении кричит товарищам, что они гадят в доме союзников Германии. Из кресла у камина поднимается Вебер и машет младшему товарищу рукой: дрова из поленицы не разгораются, он разрешил сломать пару стульев. Сейчас разойдется – можно будет кинуть пару поленьев. Входит один из танкистов, он вносит несколько бутылок вина и говорит, что съестного в подвале ничего нет, все вывезли. Бернхард тихо говорит, что это – мародерство. Вебер и прочие смотрят на него, как на идиота. Потом оберштурмфюрер невесело смеется и говорит молодому танкисту, чтобы тот не валял дурака: люди устали и замерзли. В конце концов, они, немецкие солдаты, сражаются за Венгрию – неужели венграм будет жаль нескольких бутылок вина. Бернхард, резко развернувшись, выходит из дома в метель. Танкисты пожимают плечами, Вебер, со вздохом, выходит за младшим товарищем. Бернхард стоит у своего танка, чувствуется, что он подавлен. Оберштурмфюрер подходит к нему и говорит, что до войны очень любил зиму, а теперь он ее ненавидит. Самое страшное в этой войне всегда происходило зимой. Зима словно дает русским силу, зимой у них ледяные сердца. Даже здесь, в чужой для них Венгрии они дерутся так же бешено, как под Москвой. Бернхард тихо просит старшего товарища ответить: верит ли он в глубине души в победу? Вебер молчит, затем говорит, что перестал верить в победу очень давно, еще в 41-м. Эта война – война миражей. Мы словно миражи видели Москву, Ленинград, Кавказ, Волгу, казалось, что нужно только протянуть руку. И каждый раз, словно в кошмаре, на это не хватало сил – совсем чуть-чуть, но всегда не хватало. Бернхард спрашивает: как же тогда воевать дальше, если нет надежды на победу? Проще пустить пулю в лоб. Йохан зло смеется и отвечает: настоящий Зигфрид никогда не сказал бы такого. Он был побежден судьбой, но не сдался. Не знаю, есть ли Валгалла, или нас действительно ждет ад, но я уйду только сражаясь. К тому же, чем дольше мы здесь деремся, тем больше вероятность, что Германию займут американцы. Бернхард со вздохом облегчения протягивает руку и Вебер, ухмыляясь, сует в нее бутылку.
4 серия
Вечер 21-го января. Окраины Секешфехервара. Некоторые дома на улице сильно разрушены, некоторые стоят почти целые – в общем, не Сталинград, но видно, что бой был тяжелый. Из подбитой «тридцатьчетверки» осторожно вынимают раненого танкиста, у машины уже колдуют ремонтники. Рядом экипаж загружает в танк боекомплект, один чуть не роняет снаряд от усталости. Чуть поодаль мотострелки и танкисты сели что-то быстро поесть, старшина, тот самый, что кормил пополнение в первой серии, быстро раскладывает кашу из котла, взятого, видно, в каком-то доме. Все беззлобно подсмеиваются над старшиной, кухню которого разбило два дня назад. Бычков говорит, что обязательно упомянет в рапорте, что за бесперебойное обеспечение роты горячим питанием, старшина достоин правительственной награды. Подходит Ольга и возмущенного говорит: «Как вы можете тут есть, вы бы хоть его убрали!» Бычков смотрит куда-то в сторону, потом пожимает плечами и говорит: да ну, мараться еще. И вообще, это ведь твой, вроде бы? Жукова смотрит на Бычкова, как на идиота, потом говорит: я не про немца, я про фаустпатрон, дураки, он же взведенный как упал там, так и лежит. Один осколок – и будет вам ужин! Бойцы переглядываются, потом дружно хохочут. Анямов встает, поднимает фаустпатрон и относит его за каменную стенку дома, вернувшись, говорит: «Пригодится еще». Ольге дают котелок, танкисты говорят, что они ей все очень благодарны за то, что сняла фаустника, Серебряков обещал отметить ее в рапорте, когда будет время. Бычков спрашивает: а где он, кстати? Танкисты молча переглядываются, исполняющий обязанности командира роты вздыхает и говорит, что до добра это не доведет. Анямов спокойно собирая остатки каши со стенок куском черствого хлеба, говорит: «А почему, собственно? Василий мужчина правильный, да и она, вроде бы, не из господ». Начинается разговор на эту тему, Ольга, махнув рукой, встает и отходит, Бычков идет за ней, теперь пересмеиваются уже все. Бычков подходит к девушке, которая села с котелком с другой стороны танка и пытается завязать разговор, подходит и так, и этак, пока Жукова не спрашивает его в лоб: он что, ухаживать за ней вздумал? Александр теряется, некоторое время молчит, потом бухает: да! Ольга вздыхает, берет котелок и возвращается к общей компании, за ней идет покрасневший комроты. Танкисты и пехотинцы приветствуют его свистом, кто-то говорит, что, мол, жаль – не лето, вручили бы лейтенанту гарбуза. В разгар веселья появляется Серебряков и недоуменно смотрит на хохочущих бойцов. Затем, внезапно меняется в лице и кричит: ложись! Раздается рев «ишака» - немецкого шестиствольного миномета, на улице рвутся тяжелые мины. Танкисты бросаются к машинам, пехотинцы бегут к своим позициям: в окопах, в подвалах домов, на верхних этажах зданий. Начинается очередной штурм города.
22 января, первая половина дня, позиции 11 кавалерийской дивизии 5-го гвардейского кавалерийского корпуса. На наспех вырытые окопы идут немецкие штурмовые орудия, стреляя с коротких остановок, за ними наступает немецкая пехота. Конники отстреливаются, окопанные орудия и танки огрызаются огнем, горит несколько немецких и советских машин. Давешняя пара кавалеристов: молодой и старый, сидят в воронке и следят за подъезжающей самоходкой, в руках у них – кумулятивные противотанковые гранаты. Когда до штурмового орудия остается метров десять и видно, что оно проходит стороной, оба выскакивают и бегут к немецкой машине и кидают гранаты ей в борт. В этот момент старого конника срезает пулеметная очередь, молодой оттаскивает его к воронке. Самоходка, тем временем, загорается. Молодой пытается перевязать старого, но тот, обозвав его в последний раз дураком, умирает у него на руках. Молодой, вытирает рукавом слезы, и аккуратно убивает из винтовки вылезшего было из самоходки немецкого танкиста.
22 января, середина дня, штаб 3-го Украинского фронта. Слышна канонада, время от времени дом едва заметно вздрагивает, с потолка сыплется труха. Начальник штаба спрашивает: не лучше ли перевести штаб дальше на восток – разведку немцев перехватили в трех километрах от штаба. Толбухин тихим голосом, но очень веско отвечает: о переносе штаба и думать не сметь. Затем, успокоившись, он добавляет: даже если отвлечься от того, что на время переезда мы утратим контроль за войсками, подумайте, как это скажется на командирах, которым мы приказываем: стоять насмерть и не отступать без приказа. Иванов кивает, и продолжает доклад: позади 5-го гвардейского кавкорпуса, который в данный момент ведет ожесточенный бой с немецкими танками, уже развернуты две стрелковые дивизии. Захаров начал устройство линии обороны к востоку от Секешфехервара. Толбухин поднимает глаза от карты и спрашивает: он что, собирается сдать город? Иванов качает головой: город атакован свежей танковой дивизией немцев, 21-й стрелковый корпус начал беспорядочный отход. Вопрос не в том: удастся ли удержать. Вопрос в том: сколько успеем вывести.
22 января, середина дня, Секешфехервар, вторая батарея 382-го полка – три самоходки. Пехоты не видно, Клочков докладывает комбату, что пехотинцы отошли без приказа, прикрытия у батареи больше нет. Шабалин отвечает: без паники, будем удерживать улицу, потом отойдем на восток. В это время на перекресток, которым заканчивается обороняемая улица, выезжает «Пантера». Шабалин стреляет первым, немецкий танк загорается. Комбат ободряет своих командиров: вот так, мол, и будем, и в этот момент из-за дыма показывается второй немецкий танки и стреляет в СУ-100 Шабалина. Гремит взрыв – в самоходке сдетонировал боекомплект. Клочков, не веря, секунду глядит в смотровую щель на костер, в который превратилась СУ-100 командира. «Что с комбатом» кричит Бровченко. «Все», - севшим голосом отвечает командир. Белорус дергает машину назад, немецкий танк, уже наводивший орудие, промахивается, снова начинает искать стволом русскую самоходку. И в этот момент раздается странный, сипящий голос Трунова: «Серега, не дергай». Крупный план на лицо наводчика: оно совершенно белое, щека дергается, но руки, крутящие механизм наводки, не дрожат. В прицеле видно, как немецкий танк разворачивает башню, Клочков стиснув зубы, смотрит в перископ, Каюм, закрыв глаза, что-то шепчет, и даже Бровченко сидит, пригнувшись, вцепившись в рычаги и тяжело дышит. Башня немецкого танка останавливается, и в этот момент гремит выстрел. На днище со звоном падает тяжелая гильза, Клочков видит, как опускается вниз мертвое орудие «Пантеры». «За комбата», - сипит Трунов, - «Каюм!» Заряжающий загоняет очередной снаряд и закрывает замок орудия, Клочков по рации говорит второй самоходке: Шабалин убит. Принимаю командование батареей.
22 января, вторая половина дня, Бычков, Жукова, старшина, Анямов с фаустпатроном в руках и несколько оставшихся бойцов роты, перебегают от дома к дому, с ними несколько танкистов. Забежав во двор, Бычков спрашивает у одного из них, видно не в первый раз: «Где Серебряков?» Тот мотает головой и отвечает: говорю же, в него попали, никто не вылез. Бычков вытирает кровь, которая натекает на брови из-под повязки, затем машет рукой – осмотреться, сейчас через улицу, там сад, дальше на окраину и из города. Ольга снимает с плеча снайперскую винтовку и смотрит на разбитый прицел и пробитое осколком ложе. Ее лицо морщится, она всхлипывает. Старшина, видя, что с девушкой вот-вот случится истерика, встряхивает ее несколько раз за плечи. С улицы доносится нарастающее лязганье гусениц танка, один из бойцов выглядывает и тут же бросается назад: «Пантера» и с ней немцы. Гранат ни у кого нет, Анямов перехватывает фаустпатрон и спокойно говорит: я же говорил, что пригодится. Бычков отвечает: давай лучше я. Анямов качает головой, снимает с плеча свою винтовку и отдает ее всхлипывающей Ольге. Снайпер неожиданно жестко говорит девушке: «Бери винтовку, аги (дочь) – это хорошее оружие». Ольга принимает винтовку. Бычков кричит: «Анямов, отставить!» но старший снайпер бегом подбегает к углу дома, выглядывает, затем поднимает фаустпатрон на плечо, спокойно выходит на улицу, опускается на одно колено и стреляет в «Пантеру». Когда граната попадает в танк, Анямов уже мертв – застрелен несколькими пулями стоявших рядом с «Пантерой» немцев. В тот же момент из двора с криком выбегают остальные, стреляя на ходу, они убивают двух немцев, остальные отступают, отстреливаясь, Бычков наклоняется над телом снайпера и видит, что тот убит. Старшина подхватывает лейтенанта за плечо: надо идти.
22 января, вторая половина дня. У горящего танка лежит старший лейтенант Серебряков. Он пошевелился, пытается подняться. Камера от его лица: видно, что у него все плавает перед глазами, он оглох. Внезапно его кто-то подхватывает за плечи, помогает встать. Это там самая девушка венгерка, которую он спас. Она тащит его к дому, открывает люк в подвал, осторожно помогает спуститься по наклонной лестнице, сажает у стены, затем закрывает люк. Дом содрогается от близкого взрыва. Девушка бросается к Серебрякову, прижимается к нему, пряча голову на груди у танкиста. Дом снова вздрагивает. Старший лейтенант осторожно обнимает девушку, и они сидят в темноте вместе.
22 января, вечер. В саду на окраине Секешфехервара – две оставшиеся самоходки, теперь уже батареи Клочкова. На них выходят пробившиеся на окраину десантники Бычкова. После недолгого разговора, решают пробиваться вместе. Проверив выезд из города, десантники возвращаются к самоходкам, забираются на них и обе машины уходят
23 января, ночь. Серебряков подходит к двери подвала, слушает, затем приоткрывает ее. Венгерка бросается к нему, что-то громко шепчет, он таким же громким шепотом отвечает, что должен идти, и что если немцы найдут ее вместе с ним – расстреляют вместе. Девушка мотает головой, оба говорят, не понимая друг друга. Танкист с трудом отрывает венгерку от себя, та плачет, он говорит, что обязательно найдет ее после войны, та естественно, не понимает, затем вдруг порывисто снимает с шеи крест и надевает его на старшего лейтенанта, потом отбегает в сторону, падает у стены и плачет. Серебряков молча надевает танкошлем и уходит. Он осторожно выбирается из города, который хотя и занят немецкими войсками, но пока еще не очищен целиком, чувствуется, что у немцев не хватает на это сил. Серебряков идет туда, откуда доносится канонада.
23 января, ночь. Расположение 5-го гвардейского кавкорпуса. Самоходчики прощаются с десантниками – они остаются поддерживать кавалеристов, а десантников отправляют на сборный пункт, где собираются остатки разбитых частей.
23 января, раннее утро. Серебряков, выбившийся из сил, садится в снег. Канонада стихла, и он не знает, куда идти, и, кажется, сейчас здесь замерзнет. Внезапно прямо на него выскакивают из лога несколько кавалеристов – разведка 12-й кавдивизии, возвращающаяся из поиска – сплошной линии фронта нет, и они ходили в разведку верхом. Разведкой командует тот самый молодой конник, подбивший немецкую самоходку. В танкисте опознают своего, накидывают на плечи бурку, сажают в седло, и разведка уходит в сторону советских позиций.
25 января, день. Окрестности села Барачка. Самоходка Клочкова на позиции. Экипаж спокоен и собран, все разногласия, подначки и взаимное недоверие остались позади. Перенесенные испытания, гибель Шабалина, изменили их: Трунов выглядит жестче и собранней, он готов драться. Сайфутдинов перестал над ним подтруниватиь, теперь он воспринимает его, как своего начальника. Бровченко уже не отвечает лишь «да», или «нет», он осознал, что находится среди товарищей, которые надеются на него. Клочков для всех троих, отныне, командир. Александр спокоен и собран, он смотрит на карту пятисотметровку, затем на сделанные им самими кроки местности. Называет Трунову ориентиры и расстояния до них. Они откроют огонь с полутора километров, и промахов не будет. После артподготовки танки дивизии «Мертвая голова» обрушиваются на позиции 5-го гвардейского кавкорпуса.
Взвод Вебера идет через поле на занявший оборону кавалерийский полк, который поддерживают самоходки Клочкова. В первой линии – «Пантера» Бернхарда.
Замаскированные СУ-100 батареи выжидают, Трунов, которому командир заботливо выдает упреждения, превышение линии прицеливания и прочие необходимые данные, осторожно ведет орудием головной немецкий танк. Когда «Пантера» проходит мимо одному Клочкову известного ориентира, комбат кричит по рации: «Огонь!» Следует выстрел. Секунда, другая (снаряду нужно почти две секунды, чтобы пролететь это расстояние) и «Пантера» окутывается пламенем, рядом вспыхивает вторая. Трунов дико вопит, смеется и кричит: «Серега, это им за твоих! За твоих, Серега!» Камера показывает лицо Бровченко, впервые на нем видно какое-то подобие улыбки.
Вебер слышит в наушниках сквозь треск: «Прощай, Йохан, встретимся в Вальгалле или в аду». Камера показывает башню «Пантеры» Зигфрида изнутри – она освещена пламенем, вырывающимся откуда-то снизу, на сиденье рядом висит изуродованный наводчик, у самого Зигфрида перебита левая рука и выбит глаз. Чувствуя, что он не сможет выбраться из танка, и что ноги уже лижет пламя, унтерштурмфюрер вынимает из кобуры пистолет и стреляет себе в висок.
25 января, городок Валь, штаб 4-й гвардейской армии. Дом содрогается от обстрела, из окон вылетают стекла. Захаров и его начальник штаба выслушивают доклад начальника оперативного отдела, когда в двери вбегает адъютант: немецкие танки обстреливают Валь прямой наводкой. Все смотрят на командарма. Генерал невозмутимо приказывает: принести в штаб автоматы и гранаты, сводной танковой бригаде уничтожить прорвавшихся немцев. Солдаты вносят в комнату ящики с гранатами и несколько ППШ с секторными магазинами. Захаров спокойно берет один автомат, кладет рядом с собой на стол и поворачивается к офицерам со словами: «Работаем, товарищи». По улице перед штабом проходят, лязгая гусеницами «тридцатьчетверки».
25 января, окрестности Барачки. Городок атакуют танки «Мертвой головы». Самоходки Клочкова израсходовали боекомплект и пятятся под защиту домов, одна из них вдруг замирает, из нее выпрыгивают танкисты, через мгновение второй снаряд поджигает боевую машину. Бровченко заводит СУ-100 во двор и экипаж начинает лихорадочно грузить в самоходку снаряды.
Вебер ведет свою «Пантеру» к окраине Барачки. Он – все, что осталось от его взвода. В перископ он видит пробитые крыши, разрушенные дома, горящую русскую самоходку, вспышки выстрелов. Он шепчет «Ад или Вальгалла?» Поймав удивленный и испуганный взгляд наводчика, он мотает головой: все в порядке. Еще немного, и мы войдем в этот городок.
Командный пункт 5-го гвардейского кавкорпуса. Командир почти кричит в трубку: корпус рассечен, дивизии корпуса дерутся в окружении. На КП 63-й дивизии прорвалось 20 танков, танки на позициях артполка! Оборона разваливается!
Толбухин на своем конце тоже кричит: «Держитесь, помощь будет» Он поворачивается к начальнику штаба: «Где самолеты 136 штурмовой?» «Все полки уже в воздухе, расчистку аэродромов закончили только утром, но поднялись все.»
Вид с самолета: городок Барачке наполовину окружен, с трех сторон на него движутся три десятка танков и самоходных орудий, пехота, бронетранспортеры. Голос, спокойный и уверенный, сквозь треск разрядов: «Горбатые, работаем, маленькие, следите там сверху». Земля встает вертикально.
Со своего командного пункта командир корпуса, не веря своим глазам, смотрит, как три полка «Илов» волнами обрушиваются на немецкие танки.
Вебер из люка смотрит на идущие прямо на него штурмовики. Его лицо искажает усмешка: «Все-таки не Вальгалла». Десятки маленьких кумулятивных противотанковых бомб высыпаются из контейнеров под крыльями штурмовиков, несколько бомб попадают в «Пантеру» Вебера и она взрывается от детонации боекомплекта. Оставив на поле несколько подбитых танков, немцы отступают.
26. января, командный пункт Гилле. Он разговаривает с Бальком, командиром 6-й армии (разговор приводить не буду, он довольно пафосен, в частности там есть фраза: «Это решает все или мы здесь погибнем»). Гилле кладет трубку, смотрит на карту. Он уже видит, что прорыв не удался.
Титры, сопровождающиеся кадрами атакующих «тридцатьчетверок», горящих советских и немецких танков: 27-го января войска 3-го Украинского фронта нанесли контрудар по глубоко вклинившимся в советскую оборону войскам 4-го танкового корпуса СС и после упорных боев частично восстановили положение, оттеснив к началу февраля 4 танковые дивизии на запад от Будапешта. 11 февраля, убедившись, что помощи ждать неоткуда, командующий будапештской группой войск предпринял попытку прорваться из окружения. В течении 4 дней большая часть прорывавшихся немецких и венгерских войск была уничтожена или попала в плен. Был пленен и командующий группировкой, Пфеффер-Вильденбрух. Венгерские войска в Будапеште капитулировали, и к исходу 12-го февраля сопротивление в городе полностью прекратилось.
В титрах мы помимо пальбы видим: Сеербрякова со свежей повязкой под танкошлемом, он стоит по пояс в люке танка, рядом с ним, держась за поручень башни – Бычков, который указывает куда-то вперед. Мы видим Клочкова, он стоит перед четырьмя самоходками, что-то говоря их командирам, приказ – и экипажи бегут к машинам. Мы видим Жукову: в маскхалате она что-то объясняет двум мальчишкам со снайперскими винтовками – пополнению. Мы видим, как веселый кавалерист, подорвавший самоходку, с двумя товарищами сопровождает большую колонну пленных.
Дальше можно пустить титры, в которых будут представлены черно-белые фотографии героев: выживших – торжественно, в форме, как на парадных послевоенных армейских фото , или даже в послевоенной жизни. Погибших – на довоенных снимках.